Рождественский Всеволод Александрович (1895-1977)
Всеволод Александрович Рождественский — советский русский поэт, в начале 1920-х годов входивший в число младших акмеистов. Родился 29 марта (10 апреля) 1895 года в Царском Селе (ныне г. Пушкин). Отец, Александр Васильевич (1850-1913), преподавал Закон Божий в Царскосельской гимназии с 1878 по 1907 год. В этой гимназии Всеволод начал учиться. В 1907 году семья была вынуждена переехать в Санкт-Петербург. Выпускник Первой петербургской классической гимназии, он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, который не окончил из-за начавшейся войны.
Первый сборник стихов — «Гимназические годы» — вышел в 1914 году. Всеволод Рождественский входил во второй «Цех поэтов», влиянием поэтики акмеизма отмечены его сборники «Лето» и «Золотое веретено» (1921). Является автором ряда оперных либретто, песен, стихотворных переводов и двух книг: «Страницы жизни» и «Шкатулка памяти».
Был членом редколлегии журналов «Звезда» и «Нева».
Участник Великой Отечественной войны. Имеет награды — орден Трудового Красного Знамени, орден Красной Звезды (1944), медаль «За боевые заслуги» (1942).
ИЗ ТЕТРАДИ СТАРОГО КНИГОЛЮБА
I
Стареют книги… Нет, не переплёт,
Не тронутые плесенью страницы,
А то, что там, за буквами, живёт
И никому уж больше не приснится.
Остановило время свой полёт,
Былых легенд иссохла медуница,
И до конца никто уж не поймёт,
Что озаряло наших предков лица.
Но мы должны спускаться в этот мир,
Как водолазы в сумрак Атлантиды.
Былых веков надежды и обиды
Не только стёртый начисто пунктир:
Века в своей развёрнутой поэме
Из тьмы выходят к Свету, к вечной теме.
V. Кошка
В Египте я считалась божеством,
Мне благовонья возжигали храмы.
В Стовратных Фивах восхищались дамы
Моим густым надушенным пушком.
Над Нилом, чудодейственной рекой,
Среди песков пылающей пустыни
Меня все чтили в образе богини
С кошачьей остроухой головой.
Когда я путь кончала на земле,
Где мне жилось без горя и печали,
Мой труп холстом священным пеленали,
Предав благоухающей смоле.
И мумией среди земных царей,
Где спят Тутанхамон и Сети Третий,
И я вкушаю сон тысячелетий,
А дух мой бродит около людей.
Меня не чтили Греция и Рим,
Но запросто в глухом средневековье
У ведьм я колдовала в изголовье
Ночным зелёным угольком своим.
В норе алхимика и мудреца
Бока мне грела тайная реторта,
Казалась я живым подобьем чёрта
Художникам и мастерам резца.
Век девятнадцатый милее мне.
Моих зрачков изменчивая призма
Любила брать уроки Романтизма
У Гофмана в чердачной тишине.
Лунатиком вдоль черепичных крыш
Бродила я, когда все кошки серы,
И грелась на коленях у Бодлера,
Когда в окне дремал ночной Париж.
Эдгара По переводил поэт;
О кошке, замурованной в подвале,
О призраках на маскарадном бале,
Об ужасах в преданьях прошлых лет.
Зверьком домашним стала я давно,
Все навыки уюта я постигла,
Карикатурой сфинкса или тигра
Средь вас отныне жить мне суждено.
Но не забудь: я всё же божество,
Исполненное лести и коварства.
Моё в Египте начиналось царство,
Ты стал невольным данником его.
Вглядись в мои янтарные зрачки —
Ведь я любовь твою напоминаю,
Когда, мурлыча нежно, выпускаю
Царапнувшие сердце коготки.
Я некогда богинею была,
Пришла к тебе из тьмы тысячелетий
И потому всегда живу на свете
Как воплощенье и добра и зла.
VI. Психея
Психея, милая Психея,
Видений смутных не зови.
Тоской девичьей пламенея,
Что можешь знать ты о любви?
Когда одна в мечте туманной
Ты шла вдоль виноградных лоз,
Тебя с налёта вихрь нежданный
Вдруг подхватил и ввысь унёс.
Но было ль так на самом деле
Иль просто древний миф воскрес —
Не всё ль равно! Тогда умели
Жить в окружении чудес.
Ты билась в ужасе и муке,
Как птичка, схвачена силком,
Тебя неведомые руки
Несли в объятьи вихревом.
Был мрак вокруг, с Аидом схожий,
Был голос: « Радуйся, живи!
Пришёл твой час на брачном ложе
Изведать таинство любви!»
Но кто он, странный похититель?
В какой он облик воплощён?
Злой гений или небожитель?
Чудовище или дракон?
В смятенье страстном и тревоге
Она подумала в тот час:
«Порой и к смертным девам боги
Слетали в Греции у нас.
И на Данаю Зевс из тучи
Спускался золотым дождём,
И по волнам нёс бык могучий
Европу на хребте крутом.
А Дафна стала веткой лавра
И тем себя уберегла.
О, если бы не Минотавра
Судьба в супруги мне дала!»
Вновь голос был необычайный:
«Меня ты видеть не должна.
И не дерзай коснуться тайны —
Она священна и темна».
Но любопытство деву мучит
(Живёт в ней женщин естество):
«Ах, как бы разглядеть получше
Лицо супруга моего!»
Тихонько соскользнула с ложа,
Зажгла светильник. Огонёк
Дрожит в руке её… И что же?
Пред ней — о чудо! — юный бог.
Из-за повязки тёмно-синей
Рассыпав золото кудрей,
Спит обнажённый сын богини,
Сам луконосец-чародей.
И сразу робость в ней угасла.
Склонилась, дышит горячо.
Светильник дрогнул. Капля масла
Ожгла бессмертное плечо.
И бог вскочил в порыве гнева,
На беспощадный щурясь свет.
«Так вот зачем, земная дева,
Ты преступила мой запрет!
К чему? Владычица Вселенной,
Любовь мудрее мудреца,
И горе тем, кто дерзновенно
Сорвет покров с её лица!
Её нельзя измерить взглядом,
Проникнуть разумом до дна —
Ведь в ней с земным и тленным рядом
Бессмертья скрыта глубина».
И бог, как тучка розовея,
Растаял в блеске голубом…
Осталась бедная Психея
Одна на берегу пустом.
Куда как мудры были греки!
Храня существованья нить,
Они умели в человеке
Страсть и рассудок разделить.
У них Эрот носил повязку,
Пуская стрелы наугад,
И тот, кто верил в эту сказку,
Был вечной мудростью богат.
Всеволод Рождественский. Из тетради старого книголюба
// Аврора. — 1976. — № 3. — С. 25-27.
